Мрачный, холодный и неприветливый ноябрьский день быстро превратился в глухую ночь, темную, хоть глаз выколи. Николай, спеша, шел после смены домой, с надеждой успеть увидеть очередную серию любой картины. Дом его был временным: собственный дом они с женой только начали возводить, на счету была каждая копейка, поэтому решили к новоселью пожить у тестя с тещей. Жили они на самой окраине их маленького городка, даже не то, что на окраине, а словно бы на самом краю. С десяток домов обсели окраину и попасть туда можно было только небрежной грунтовкой, которую осенняя непогода превратила в сплошное месиво. И не только это не нравилось Николаю в его зятьях: местность - то уже такое... И тесноватенько было, и жили не сами, а тут еще и тесть пьяница: маленький, щуплый, а как насосется то и начинает уму-разуму учить то жену, то зятя с дочерью. Терпел, потому что деваться некуда - говорю же, считали с Олей каждую копейку.

Кляня себя за то, что не взял фонарик, Николай уже с первых шагов по расквашенной дороге дважды подряд вступил в лужу, а пока глаза привыкли к сплошной темноте, забрызгался дальше некуда. Когда все же он хоть как-то начал различать очертания многочисленных луж и лужиц, увидел на обочине дороги худое тело, которое ногами лежало прямо в колее и потихоньку ими шевелило. „Тесть дорогой, - с отвращением подумал мужчина, - домой лезет, подарок. И недели не продержался после последнего концерта.” Хотел пройти мимо, но все же человечность победила: поднял легкое тело в перемазанной грязью одежде и потащил домой.

Каким бы легким не был проспиртованный отец жены, но триста метров тащить обмякшее тело, которое желало только одного - полежать, оказалось не таким уж и легким делом. Добравшись наконец до дома, Николай был измазан в грязи не намного меньше своего тестя. Сначала ему хотелось со злорадством произнести теще: „вот Вам Подарочек принес!”, но потом передумал - пропадет вечер и серию точно не посмотрят. Поэтому, не включая даже света, бросил, как ненужный хлам, безвольное, казалось, и безкостное тело в передней комнате, что служила в доме гостиной. Сбросил с себя забрызганную обувь и куртку и заскочил в общую комнату, где его родня уже занималась страстями семейства американского миллионера.

Темень была и на экране телевизора: ослепший Блейк именно подслушал разговор своей жены с Заком. Когда сцена закончилась и в комнате стало светлее, Николай огляделся. Жена с тещей сидели, как всегда, на диване, а возле их ног, на ковре ...

На ковре, так же, как и они, уставившись в экран телевизора, трезвый трезвехонький сидел тесть!

Николая бросило сначала в жар, а потом - в холодный пот: „Мать Божья! Кого же это я притащил?” И ни слова не говоря, пулей вылетел из комнаты, не ответив на озабоченное Олино „Что случилось?!”

„Хлам” так же валялся на полу, лишь переполз ближе к батарее отопления, инстинктивно почувствовав источник тепла. Николай схватил принесенное „добро” за шкурки, но оно сразу же уцепилось за ножку стола. Стоило отодрать одну руку, как другая тут же крепко, словно тисками, ухватилась за стул, а из горла начали вырываться какие-то нечленораздельные звуки.

Хорошо, что „Династия” намертво приковала к себе внимание всех домашних, потому что извлечь из избы „хлам” оказалось не легче, чем протащить его триста метров по расквашенной дороге туда, обратно. Интуитивно поняв, что его хотят лишить такого желанного тепла, „хлам”, цепляясь за все, что попадалось под руку, сначала мычал, потом ворчал, потом начал материться, а на крыльце завел „Ой, Мороз, мороз...”

Получив утром порки от тещи за измазанную грязью ковровую дорожку, от жены – за грязную одежду и даже от тестя за то, что не ценит женский труд, Николай улучив момент, прошипел ему словно гусь:

- Найду Вас где-нибудь посреди дороги, пьяного, там и оставлю, как хлам!